Орел приземлился - Страница 64

К тому времени, когда он доехал до дома, дождь лил вовсю. Девлин поставил мотоцикл в сарай, надел болотные сапоги и непромокаемый плащ, взял двустволку и отправился на болото. В такой сильный дождь необходимо было проверить шлюзы дамб, и вообще хождение в такую погоду отвлекало его от всяких мыслей. Но на сей раз не помогало. Девлин не мог выбросить из головы Молли Прайор. В уме его непрерывно вставала картина: Молли медленно опускается в молитве на колени, и платье скользит вверх по бедру.

– Святая Мария и все святые, – тихо сказал Девлин, – если это то, что называют любовью, то Лайам, мой мальчик, долгонько же ты шел к этому открытию.

Когда он шел обратно к дому по главной дамбе, то почувствовал сильный запах дыма в сыром воздухе. Окно светилось в вечерней темноте, свет проникал сквозь малюсенькую щелочку между шторами затемнения. Открыв дверь, Девлин уловил запах еды. Он поставил ружье в угол, повесил плащ сушиться и вошел в гостиную. Молли стояла на одном колене у очага, подкладывая полено. Она серьезно посмотрела на него через плечо:

– Ты небось промок насквозь.

– Полчаса у этого огня и пара рюмок виски – и я буду в порядке.

Она подошла к буфету, вынула бутылку виски и стакан.

– Не выливай его на пол, – сказала она. – Постарайся на этот раз выпить.

– Значит, ты уже знаешь?

– Здесь ничего не скроешь, все становится известно. На огне ирландское рагу. Хорошо?

– Прекрасно.

– Еще полчасика, – она подошла к раковине и достала стеклянное блюдо. – В чем дело, Лайам? Почему ты не захотел со мной встретиться?

Он сел в старое кресло, широко расставив ноги перед огнем, и от его штанов пошел пар.

– Сначала я подумал, что так будет лучше.

– Почему?

– У меня есть свои причины.

– А что не задалось сегодня?

– Воскресенье, проклятое воскресенье. Ты знаешь, как это бывает.

– Будь прокляты твои глаза. – Молли пересекла комнату, вытирая на ходу руки о передник, и посмотрела на пар, поднимающийся от штанов Девлина. – Ты умрешь, если не переоденешься. Ну уж ревматизм тебе обеспечен.

– Не стоит беспокоиться, – сказал он. – Я скоро лягу спать. Я устал.

Она нерешительно протянула руку и дотронулась до его волос:

– Я люблю тебя. Ты знаешь об этом?

Внутри ее как бы зажегся свет. Она светилась, казалось, что она растекается и приобретает новые очертания.

– Ну, слава богу за это. Я, по крайней мере, могу теперь лечь спать с чистой совестью. Я не стою тебя, девочка, дело это пустое. Предупреждаю тебя, у нас нет будущего. Над дверью этой спальни должно быть объявление: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

– Это мы еще посмотрим, – сказала она. – Я принесу тебе рагу. – И пошла к плите.

Позже, лежа на старой бронзовой кровати и обняв ее одной рукой, он наблюдал за отблесками огня на потолке и чувствовал себя более удовлетворенным, в большем согласии с собой, чем на протяжении многих лет.

На столике с ее стороны кровати стояло радио. Она включила его, затем прижалась животом к его бедру и вздохнула с закрытыми глазами:

– Как чудесно было. Можно, мы когда-нибудь еще это повторим?

– Ты дашь парню время перевести дух?

Она улыбнулась и погладила его по животу:

– Бедный старикан. Послушай-ка.

По радио передавали песню:

Когда этот человек умрет...

В один прекрасный день пронесется весть,

Что под лужайкой

Лежит сатана с усиками.

– Я буду рада, когда это произойдет, – сонно сказала Молли.

– Что? – спросил Девлин.

– Сатана с усиками, спящий вечным сном под лужайкой, – Гитлер. Думаю, тогда все кончится, а? – она прижалась к нему теснее. – Что с нами будет, Лайам? Когда кончится война?

– Бог знает.

Он лежал, глядя на огонь. Через некоторое время дыхание ее выровнялось, и она уснула. После того, как кончится война. Какая война? Он был на баррикадах то с одной стороны, то с другой вот уже двенадцать лет. Как ей это рассказать? У них славная маленькая ферма, и им нужен мужчина. Господи, до чего жалко! Он прижал ее к себе, а ветер выл вокруг старого дома тряся окна.

* * *

А в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе Гиммлер все еще сидел за столом, методично изучая десятки донесений, статистических данных, в основном относящихся к экспериментальным подразделениям, которые в захваченных странах Восточной Европы и в России ликвидировали евреев, цыган, душевно и физически неполноценных и всех тех, кто не вписывался в план Великой Европы фюрера.

Раздался вежливый стук в дверь, и вошел Карл Россман. Гиммлер поднял голову:

– Успехи есть?

– Простите, господин рейхсфюрер, он не раскалывается, а мы уже перебрали все. Я начинаю думать, может, он действительно не виновен?

– Этого не может быть, – Гиммлер протянул листок бумаги: – Я получил этот документ сегодня вечером. Подписанное признание сержанта артиллерии, который два года был его вестовым и все эти два года по приказу генерал-майора Карла Штайнера занимался деятельностью, наносящей ущерб безопасности государства.

– Что же теперь, господин рейхсфюрер?

– Мне бы все-таки хотелось иметь подписанное лично генералом Штайнером признание. Оно сделает весь материал гораздо убедительнее. – Гиммлер слегка нахмурился. – Давайте пустим в ход психологию. Помойте его, пришлите к нему эсэсовского доктора, хорошенько кормите. Вы знаете, как это делается. Скажите, что все это было ошибкой, что мы просим прощения, но не можем пока выпустить его, надо еще выяснить несколько моментов.

– А затем?

– После, скажем, десяти дней такой жизни примитесь за него снова. Внезапно. Без предупреждения. Шок сможет помочь нам.