Орел приземлился - Страница 57

– Мне думается, вы не первый это говорите.

– Ну хорошо, – сказал Штайнер, – посмотрим на это с чисто практической стороны. Для того чтобы дело удалось, потребуется высокодисциплинированная команда, которая будет действовать как один человек, думать как один. Именно такой отряд у нас есть. Мои парни были в аду и вышли из него. Крит, Ленинград, Сталинград и несколько других мест. Я с ними прошел каждый шаг. Макс, бывают случаи, когда мне не приходится даже отдавать команду.

– Я это прекрасно понимаю.

– Так как же, черт побери, будут они действовать, имея аутсайдера, да еще такого, как Престон? – Он взял карточку, которую ему передал Радл, и потряс ею: – Мелкий жулик, позер, играющий всю жизнь даже перед самим собой. – Он с отвращением отбросил карточку. – Он даже не знает, что такое настоящая солдатская служба.

– И что гораздо важнее, как мне кажется, – вставил Риттер Нойманн, – он никогда в жизни не прыгал с парашютом.

Радл вынул русскую папиросу, Нойманн поднес ему спичку.

– Я думаю, Курт, что сейчас у вас эмоции берут верх над здравым смыслом.

– Ладно, – сказал Штайнер, – моя американская половина ненавидит это вшивое отродье, потому что он предатель и перебежчик, а моя немецкая половина тоже не очень-то к нему расположена, – он раздраженно покачал головой. – Послушайте, Макс, вы представляете себе, что такое тренировка прыжков с парашютом? – Он обернулся к Нойманну: – Расскажи ему, Риттер.

– Чтобы получить значок парашютиста, надо сделать шесть прыжков и еще не меньше шести в год, чтобы сохранить его, – сказал Нойманн. – Это требование одинаково для всех, от рядового до генерала. За прыжки платят от шестидесяти пяти до ста двадцати марок в месяц, в зависимости от чина.

– Значит? – спросил Радл.

– Чтобы заработать их, тренируешься два месяца на земле, первый прыжок делаешь один с высоты шестисот футов. После этого пять групповых прыжков в разное время суток, в том числе и ночью, все время снижая высоту, и наконец грандиозный финал. Прыжок с девяти самолетов одновременно со сбрасыванием техники в боевых условиях с высоты менее четырехсот футов.

– Впечатляюще, – сказал Радл, – но Престону-то спрыгнуть надо только один раз, правда ночью. К тому же на протяженное и удлиненное побережье. Отличная зона приземления, как вы сами признали. Я бы считал, что нет необходимости хорошо тренировать его ради одного прыжка.

Нойманн в отчаянии обернулся к Штайнеру:

– Что еще ему сказать?

– Ничего, – ответил Радл, – потому что Престон полетит, так как рейхсфюрер считает это удачной идеей.

– Ради бога, – сказал Штайнер, – это же невозможно, Макс, неужели вы не понимаете?

– Я возвращаюсь утром в Берлин, – ответил Радл, – поедем со мной, и скажите ему сами, если вы так настаиваете. Может, лучше не ехать?

Штайнер побледнел:

– Черт бы вас побрал, Макс, я не могу, и вы знаете почему. – Какое-то мгновение казалось, что он не может говорить. – Мой отец – как он? Вы его видели?

– Нет, – сказал Радл, – но рейхсфюрер поручил мне сказать вам, что в этом деле вы имеете его личную гарантию.

– А что, дьявол побери, это должно означать? – Штайнер глубоко вздохнул и иронически улыбнулся: – Я знаю одно. Если нам удастся захватить Черчилля, которым – теперь я могу вам это сказать – я всегда восхищался, и совсем не потому, что у нас обоих матери американки, то мы в любой момент можем спрыгнуть на штаб гестапо на Принц-Альбрехтштрассе и захватить этот кусок дерьма. Если подумать, то – неплохая идея. – Он усмехнулся Нойманну: – Как ты думаешь, Риттер?

– Значит, вы берете его? – быстро спросил Радл. – Я говорю о Престоне.

– Да возьму я его, – сказал Штайнер, – только к тому моменту, когда я кончу его тренировать, он пожалеет, что родился на свет. – Он повернулся к Нойманну: – Ладно, Риттер. Приведи его, и я покажу ему, через какой ад предстоит пройти.

В прошлом, когда Гарви Престон был актером, ему как-то пришлось играть в знаменитой пьесе «Конец пути» доблестного юного британского офицера времен первой мировой войны. Храбрый, уставший от войны молодой ветеран, старый не по годам, способный встретить смерть с усмешкой на лице и со стаканом, поднятым, хотя бы символически, в правой руке. В конце пьесы накат землянки проваливался, занавес падал, и Престону надо было просто подняться и идти в артистическую уборную смывать кровь.

Но теперь все происходило на самом деле. Ему стало жутко, я внезапно затошнило от страха. Дело было не в том, что он потерял веру в способность Германии победить. Он безоговорочно верил в это. Просто он хотел остаться в живых и самому увидеть этот славный день.

В саду было холодно. Гарви нервно ходил взад-вперед, куря сигарету и с нетерпением ожидая появления хотя бы какого-нибудь знака из фермерского дома. Нервы его были напряжены. На пороге кухни появился Штайнер.

– Престон, – позвал он по-английски, – войдите.

В гостиной Штайнер, Радл и Нойманн стояли вокруг стола с картами.

– Господин полковник, – начал Престон.

– Заткнись, – холодно бросил ему Штайнер и кивнул Радлу: – Приказывайте.

Радл официально произнес:

– Унтерштурмфюрер Британского свободного корпуса Гарви Престон, с этого момента вы считаетесь в полном и абсолютном подчинении подполковника парашютного полка Штайнера. Это непосредственный приказ самого рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Понятно?

В глазах Престона Радл мог быть одет в черный капюшон, потому что слова его прозвучали как смертный приговор. На лбу у него выступил пот, когда он повернулся к Штайнеру и заикаясь сказал: